Сибирь, 1986 год. Деревня Берёзовка, затерянная среди кедровых лесов, жила размеренной жизнью, где даже слухи о перестройке казались сказкой. Наш дом, почерневший от времени сруб с резными наличниками, делил двор с избушкой Степы — моего друга, чьи рыжие веснушки сливались с осенней листвой. Мы, шестилетние «учёные», смеялись над байками о леших, пока однажды утром Степка не ворвался ко мне, глаза круглые, как пятаки:
— Баба Граня с домовым ночью беседовала! Он… он мотоцикл показал!
Я фыркнул, вспомнив брата-комсомольца: «Мракобесие!». Но дрожь в голосе друга заставила прислушаться.
История началась с полуночи. В горнице, где пахло сушёной мятой и воском, старый дубовый шкаф с медвежьей резьбой вдруг застонал. Дверцы захлопали, будто невидимый кузнец бил по ним молотом. Степан, свернувшись калачиком на лежанке, вцепился в рукав бабушкиной кофты.
— К добру аль к худу? — грозно спросила Аграфена Петровна, поправляя платок.
— К-х-у-д-у… — прошипело из глубины шкафа, и стук стих, оставив в воздухе дрожь, как после грома.
Старуха, не теряя ни секунды, смяла газету «Правда» в комок на фаянсовой тарелке. Огонь спички танцевал в её морщинистых руках, пока бумага не превратилась в пепел с золотыми искорками. Поставив свечу перед чёрным прахом, она толкнула Степана к стене: «Смотри!».
Тень от пламени вдруг вытянулась, приняв очертания мужчины в кепке — точь-в-точь как дядя Гриша, недавно купивший «Яву-350». Затем силуэт дрогнул, превратившись в мотоцикл, который внезапно разлетелся на части, будто по нему проехал невидимый танк.
— Бред! — заявил я, но уже через сутки скорбный гул трактора возвестил деревню: дядя Степы врезался в берёзу на повороте. «Живой!» — кричали мужики, вытаскивая его из-под обломков. Три недели комы, два перелома, но врачи в райцентре совершили чудо.
Сейчас, проходя мимо того шкафа в опустевшем доме (Степан давно в Новосибирске), всегда останавливаюсь. В треске кедровых поленьев в печи слышится скрип дверцы. Может, старый «хозяин» всё ещё сторожит прах газетных пророчеств. А я, кандидат физических наук, храню в столе осколок фары от той роковой «Явы» — как напоминание, что мир шире учебников.